"Страх", А. П. Чехов, рецензия, 30.06.2019 г.

1 Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся?
2 Внегда приближатися на мя злобующым, еже снести плоти моя, оскорбляюшии мя, и врази мои, тии изнемогоша и падоша.
3 Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое, аще востанет на мя брань, на Него аз уповаю.
4 Едино просих от Господа, то взыщу: еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего, зрети ми красоту Господню и посещати храм святый Его. (Пс. 26)

Это рассказ о грехе, о том, как он незаметно входит в разум, нарушая в нем порядок мыслей и порядок вообще (чувств, понятий, устремлений и т.д.), потом входит в сердце, раскалывая душу, потом отравляет этой душе жизнь и разрушает человека.

Таких людей в рассказе трое: рассказчик, его приятель Дмитрий Петрович Силин и жена Дмитрия Петровича – Мария Сергеевна. Как раз вокруг неё и разворачивается вся греховная цепочка. Об этом автор настораживает нас почти в самом начале:

<<Дело в том, что мне чрезвычайно нравилась его жена, Мария Сергеевна. Я влюблен в нее не был, но мне нравились ее лицо, глаза, голос, походка, я скучал по ней, когда долго не видал ее, и мое воображение в то время никого не рисовало так охотно, как эту молодую, красивую и изящную женщину>>.

Если нравится чужая жена, то это уже значит, что целомудренная стена сердца пробита и в него влезает грех. Но рассказчик этого не понимает, оправдывая себя:

<<Относительно ее я не имел никаких определенных намерений и ни о чем не мечтал, НО почему-то всякий раз, когда мы оставались вдвоем, я вспоминал, что ее муж считал меня своим другом, и мне становилось неловко>>. Вот это “НО”, как говорит о. Андрей Ткачев, свидетельствует о диалоге с дьяволом (“это вещь не моя, НО мне очень хочется” и т.п. – после “НО” идёт прямая речь дьявола).

Но явная трещина в семье Дмитрия Петровича появляется от его собственных рук, точнее из его уст. Он впускает в семейные отношения постороннего человека. Уже само место (возле церкви), сама природа подсказывали о том, что Дмитрию Петровичу, как и самому рассказчику, следует обратиться к Богу:

<<На реке и кое-где на лугу поднимался туман. Высокие, узкие клочья тумана, густые и белые, как молоко, бродили над рекой, заслоняя отражения звезд и цепляясь за ивы. Они каждую минуту меняли свой вид и казалось, что одни обнимались, другие кланялись, третьи поднимали к небу свои руки с широкими поповскими рукавами, как будто молились… >>

О Боге напомнил, как бы вскользь и невзначай, и бродяга Сорок Мучеников:

<<Сорок Мучеников глубоко вздохнул и проговорил тихо, не глядя на нас: — Страдаю единственно через причину, за которую должен дать ответ всемогущему богу. Оно, конечно, человек я потерянный и неспособный, но верьте совести: без куска хлеба и хуже собаки… Простите, Дмитрий Петрович!>>

Сорок Мучеников – это не случайное прозвище в этом рассказе. Сорок мучеников находились в страшных, не человеческих условиях во время мучения, условия в которых оказалась семья Силина, тоже мучительные и тяжелые, вообще ситуация критическая, как у мучеников на озере! Дмитрий Петрович, ищет выход, и он его находит в теплоте дружбы человека, который находится рядом с ним, как тот один из сорока надеялся найти спасение в теплоте бани. Но этот несчастный упал замертво на пороге бани, и "теплота дружбы" оказалась острым ножом в спину. Остальные мученики были спасены, потому что в критической ситуации, где наступает предел человеческих сил (психических и физических), обратились к Богу, и только на Него возложили всю надежду, а благодать Божия делает невероятное и человек спасается. Обеты, которые мы даем Богу (брачный, монашеский) не возможно исполнить, особенно в критические моменты, без благодатной помощи Божией!

Но Дмитрий Петрович не думает о Боге – у него нет упования на Бога и нет понимания жизни, нет парадигмы. Он сравнивает свой страх со страхом козявки. Но у козявки нет страха, потому что нет и понимания самой жизни, у нас же страх из-за ложного мировосприятия. Ребёнок со страхом сходит по ступенькам или осторожничает, слезая с невысокого стульчика, но бросается вниз с высокого стола – это из-за непонимания и неверной оценки обстоятельств и возможных последствий.

Душа Силина ему подсказывает о неестественности его и её (души) существования. И ответ у него перед собой – он сам говорит, что не возносится ввысь и не является духовным (это есть причина): <<— Мне всё страшно. Я человек от природы не глубокий и мало интересуюсь такими вопросами, как загробный мир, судьбы человечества, и вообще редко уношусь в высь поднебесную>>. Но его духовная слепота не даёт ему это увидеть и единственный выход – это как будто нащупать в этой “темноте”.

<<Сегодня я делаю что-нибудь, а завтра уж не понимаю, зачем я это сделал. Поступил я в Петербурге на службу и испугался, приехал сюда, чтобы заняться сельским хозяйством, и тоже испугался… Я вижу, что мы мало знаем и поэтому каждый день ошибаемся, бываем несправедливы, клевещем, заедаем чужой век, расходуем все свои силы на вздор, который нам не нужен и мешает нам жить, и это мне страшно, потому что я не понимаю, для чего и кому всё это нужно>>. Будь он православным человеком, он бы не поддавался этому мнимому страху – вот, как учит нас псалмопевец царь Давид:

«1 Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся?» (Пс. 26)

Силин даже не подозревает, что в жизни есть глубочайший смысл – искать Бога и познавать Его, открываться Ему и открывать себе Его, как учит нас Сам Господь:

«Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6.33)

Об этом так же говорит нам уже упомянутый царь Давид:

«Едино просих от Господа, то взыщу: еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего, зрети ми красоту Господню и посещати храм святый Его». (Пс. 26)

Но Дмитрий Петрович размышляет очень узко– у него есть всего 2 варианта (либо белое, либо чёрное):

<<Я, голубчик, не понимаю людей и боюсь их. Мне страшно смотреть на мужиков, я не знаю, для каких таких высших целей они страдают и для чего они живут. Если жизнь есть наслаждение, то они лишние, ненужные люди; если же цель и смысл жизни — в нужде и непроходимом, безнадежном невежестве, то мне непонятно, кому и для чего нужна эта инквизиция>>. Но о множестве вариантов серого и тем более цветного он не подозревает. А у Бога все цветное и красивое – нет строго белых одинаковых облаков; нет только, как говорил о. Андрей, квадратных листьев, нет даже двух одинаковых листочков в лесу (иначе это было бы сумасшествие – белое небо, чёрное все остальное и только квадратные, одинаковые листья и треугольные одинаковые деревья, по небу плывут абсолютно одинаковые облака – это сумасшедший дом, а у Бога все красиво, и красота в разнообразии – цветов, красок, форм, свойств, характеров и т.д.).

Хотя Силин, все же, чувствует, что ему нужен другой человек и что этот другой человек послан Богом:

<<— Вы мой искренний друг, я вам верю и глубоко уважаю вас. Дружбу посылает нам небо для того, чтобы мы могли высказываться и спасаться от тайн, которые угнетают нас. Позвольте же мне воспользоваться вашим дружеским расположением ко мне и высказать вам всю правду.>>

Но эти разговоры совсем не к добру. Как часто мы считаем друзьями тех, кто впоследствии сделает подлость и совсем плохо относимся к тем, кто наш истинный и искренний друг (в частности, это – наши родные, наши супруги, дети, наш Христос). Кроме того, семейная жизнь и её радости и печали (и печали особенно) – это табу для третьего лица, это дело лишь мужа и жены. В этом – главная ошибка Дмитрия Петровича. Его разговор услышал не только рассказчик, но и враг рода человеческого, и, сея свои грязные мысли, взрастил сорняки греха в душах этих троих людей.

Дмитрий Петрович грешит легкомыслием. Он, зная и чувствуя что-то неладное в отношениях с женой, оставляет её наедине с мужчиной, которому, к тому же, полностью рассказал о своих не очень ладных отношениях с женой. Этим он дал ей и рассказчику повод, дал возможность совершить грех.

Грех начинается с мысли: <<А мне было неловко и грустно, и казалось мне, что я обманываю человека. И в то же время мне было приятно. Я смотрел на громадную, багровую луну, которая восходила, и воображал себе высокую, стройную блондинку, бледнолицую, всегда нарядную, пахнущую какими-то особенными духами, похожими на мускус, и мне почему-то весело было думать, что она не любит своего мужа>>. (хотя, на самом деле, способствующие греху мысли были гораздо раньше).

Потом грех поддерживается и развивается в слове: <<— Вам скучно без вашего друга, — сказала она. Я засмеялся. — Для дружбы достаточно было бы ездить сюда раз в месяц, а я бываю тут чаще, чем каждую неделю>>.

Совесть рассказчика пытается ухватиться за любую соломинку, чтобы он пробудил я и отрезвился, через окружающие предметы, напоминая о дружбе с Дмитрием Петровичем:

<<Я пошел к себе в комнату. На столе у меня около книг лежала фуражка Дмитрия Петровича, и это напомнило мне об его дружбе>>.

Но он <<взял трость и вышел в сад. Тут уж подымался туман, и около деревьев и кустов, обнимая их, бродили те самые высокие и узкие привидения, которых я видел давеча на реке. Как жаль, что я не мог с ними говорить!>>

Его совесть обращает его взор на призрачный туман, намекая на то, что она тает подобно туману.

Но он уже почти не слышит и тем более не понимает этих намёков, он ищет диалога с мнимыми призраками, понимая, что диалог этот не реален и не возможен и при этом избегает вполне реального разговора с собственной совестью, отворачивая от неё лицо.

<<В необыкновенно прозрачном воздухе отчетливо выделялись каждый листок, каждая росинка — всё это улыбалось мне в тишине, спросонок, и, проходя мимо зеленых скамей, я вспоминал слова из какой-то шекспировской пьесы: как сладко спит сияние луны здесь на скамье!>>

Это подобно восхождению на гору – замечаешь красоту, очаровываешься внешностью природы и совершенно забываешь об опасности, подходя близко к обрыву.

<<как сладко спит сияние луны здесь на скамье!>> Его совесть как будто с закрытым насильно ртом пытается отрывком прочтенной некогда литературы(*) образно натолкнуть его на обломок мысли о том, что здесь, на этой скамье он усыпляет свою совесть. Сияние луны – это отблеск солнца на сторону земли, которая отворачивается от солнечных лучей. Так и совесть – это отражение Божьего голоса в кромешной тьме души, которая отворачивается от Божьей благодати.

(*кстати, как важно читать хорошую литературу).

<<Но вот неожиданно послышались тяжелые шаги. На аллее показался мужчина среднего роста, и я тотчас же узнал в нем Сорок Мучеников. Он сел на скамью и глубоко вздохнул, потом три раза перекрестился и лег. Через минуту он встал и лег на другой бок. Комары и ночная сырость мешали ему уснуть.

—              Ну, жизнь! — проговорил он. — Несчастная, горькая жизнь!

Глядя на его тощее, согнутое тело и слушая тяжелые, хриплые вздохи, я вспомнил еще про одну несчастную, горькую жизнь, которая сегодня исповедалась мне, и мне стало жутко и страшно своего блаженного состояния. Я спустился с горки и пошел к дому.>>

Кажется, его послал Сам Бог, или что это ангел, или Сам Господь в облике этого бродяги пришёл в сад (троекратное крестное знамение и появление из неоткуда выдают в нем промысел Божий, впрочем, промысел Божий в самом дыхании даже). Кажется, и здесь Господь ему подсказывает: Сорок Мучеников – это как бы совесть, которая засыпает и умолкает здесь на скамье. Само его неожиданное появление, даже само его имя, должны были уже немножко его поколебать, отрезвить и заставить задуматься о происходящем. Останься он на беседу, даже коротенькую, и Господь, возможно, через этого бродягу разбудил бы его совесть. Но он уходит, заглушая голос совести, переключая мысли, как бы переключая частоту приёмника, и, тут же, это переключение частоты находит противоположную частоту, на которой вещает грех: <<«Жизнь, по его мнению, страшна, — думал я, — так не церемонься же с нею, ломай ее и, пока она тебя не задавила, бери всё, что можно урвать от нее».

На террасе стояла Мария Сергеевна. Я молча обнял ее и стал жадно целовать ее брови, виски, шею…>>

Заглушив голос своей совести, он пытается заглушить и зрительное восприятие – ставя перед своих глаз ту, образ которой и разжигает в нем страсть: <<В моей комнате она говорила мне, что она любит меня уже давно, больше года. Она клялась мне в любви, плакала, просила, чтобы я увез ее к себе. Я то и дело подводил ее к окну, чтобы посмотреть на ее лицо при лунном свете, и она казалась мне прекрасным сном, и я торопился крепко обнять ее, чтобы поверить в действительность>>.

То, что это именно образ, говорят некоторые его слова, например: <<”впервые я заметил, что у нее золотистые брови, чудные брови, каких я раньше никогда не видел”>>.

<<Но все-таки далеко, где-то в глубине души я чувствовал какую-то неловкость и мне было не по себе. В ее любви ко мне было что-то неудобное и тягостное, как в дружбе Дмитрия Петровича. Это была большая, серьезная любовь со слезами и клятвами, а я хотел, чтобы не было ничего серьезного — ни слез, ни клятв, ни разговоров о будущем. Пусть бы эта лунная ночь промелькнула в нашей жизни светлым метеором — и баста.>> Он хочет “любви”, но не хочет никакой ответственности, и это подтверждает то, что это отнюдь не настоящие чувства.

<<Немного погодя уехал и я сам. Уже восходило солнце и вчерашний туман робко жался к кустам и пригоркам>>. Рассеянный, робко сжавшийся туман снова напоминает о состоянии совести после греха.

Итак, Мария Сергеевна нарушает свое обещание и, наверное, клятву (скорее всего, они венчались в церкви), нарушает свою целостность, целостность разума, души, духа и тела. Но её разум потерял целостность гораздо раньше, выпустив в свои мысли мысль о грехе и о его возможности. Эта трещина в душе и разуме рушит монолитную крепость души, она сдаётся, практически без сопротивления и даже сама напрашиваясь на грех: <<и мне хотелось не верить этому, дразнить себя, и было жаль, что она меня так мало мучила и так скоро сдалась>>.

Нарушает свое целомудрие и наш “герой”: <<Страх Дмитрия Петровича, который не выходил у меня из головы, сообщился и мне. Я думал о том, что случилось, и ничего не понимал>>.

<<На козлах сидел Сорок Мучеников, уже успевший где-то выпить, и молол пьяный вздор.— Я человек вольный! — кричал он на лошадей. — Эй, вы, малиновые! Я потомственный почетный гражданин, ежели желаете знать!>> – Об этом сообщает и личность Сорока Мучеников, чьё состояние как бы намекает на опьяненное состояние души, которая опьянена дурманом мнимой свободы грешить и в пьяном угаре несёт бред – она изранена грехом, ей нужно срочно во Врачебницу к Врачу.

<<Страх Дмитрия Петровича, который не выходил у меня из головы, сообщился и мне. Я думал о том, что случилось, и ничего не понимал. Я смотрел на грачей, и мне было странно и страшно, что они летают.— Зачем я это сделал? — спрашивал я себя в недоумении и с отчаянием. — Почему это вышло именно так, а не иначе? Кому и для чего это нужно было, чтоб она любила меня серьезно и чтоб он явился в комнату за фуражкой? Причем тут фуражка?>> — Грех и безбожная (а потому и бездумная) жизнь наполняют человека непониманием, недоумением и страхом.

Но виной всему потеря целомудрия Дмитрия Петровича. Он, не имея надежды на Бога, приобретает страх к жизни и людям. Вместо разговора с женой он говорит с приятелем, вместо выражения любви к жене (словами, поступками), он замыкается, открываясь совершенно постороннему для этих вопросов человеку. Для Дмитрия Петровича его жена – идол, которому он поклоняется и служит. Силин сотворил себе кумира в лице жены, и этот же идол в последствии раздавливает его. За этим идолом Дмитрий Петрович теряет реальность жизни. Его непонимание жизни рождает страх, а страх рождает необдуманные поступки. И дальше этот греховный недуг, подобно заразной вирусной инфекции (это сравнение кого-то из святых отцов), распространяется и на тех, с кем он находится в тесном общении (“Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста” /Пс. 1.1/).

Вообще, говоря о самом названии рассказа, следует отметить, что страх - это естественное, необходимое чувство, которое предостерегает нас об опасности. Но мало просто чувствовать и знать об опасности и жить с этим, необходимо разобраться в его природе, откуда эта опасность, вызвавшая страх, что необходимо сделать, чтоб преодолеть его? Силин не пытается разобраться в этих вопросах, он постоянно УХОДИТ ОТ РЕАЛЬНОСТИ, он боится реальности! Он даже не отдает отчета себе в том, что между ним и повествователем нет на самом деле никакой дружбы. А ведь приятие реальности и значит взять крест свой!

<<В тот же день я уехал в Петербург, и с Дмитрием Петровичем и его женой уж больше ни разу не виделся>>. — Это было правильное решение не влезать дальше в чужую семью и чужое сердце. Глядя на это решение, хочется надеяться на то, что Господь привёл рассказчика к покаянию и истинному пути.

<< Говорят, что они продолжают жить вместе>>. Хочется также надеяться, что и эта семья, раз она не распалась, смогла найти силы и обратилась с покаянием к Господу, единому могущему уврачевать те смертельные раны, которые наносит грех.